Почему вы все время снимаете Луи Гарреля? Что в нем такого особенного?
У меня простой ответ: он лучший французский актер своего поколения. И я был бы глупцом, если бы его не снимал. Мы сделали вместе четыре фильма, точнее пять, потому что недавно я закончил еще один, и у меня впечатление, что, работая с Луи, я нашел свой стиль. Мне кажется, что одновременно с тем, как растет и развивается Гаррель, и мое кино становится лучше.

Теперь у вас, как у любого приличного режиссера французской Новой волны, есть своя икона – как у Трюффо Жан-Пьер Лео, например.
Ну почему же только у режиссеров Новой волны? Вон у Феллини был Мастроянни. Я убежден, что многим режиссерам в начале карьеры нужно найти актера, который бы точно отражал их взгляды на кино.

Довольно странно видеть у вас Луи Гарреля в роли учителя, а не студента. У него же детское лицо, ему положено подростков играть.
Я это совершенно намеренно сделал. Мне не хотелось, чтобы после просмотра фильма в голове у зрителя осталось только то, что преподаватель нарушает табу, спит со своей студенткой – а ведь так бы и случилось, играй учителя более взрослый актер. А так как Луи почти одного возраста со своими учениками, то все об этой связи благополучно забывают. Таким образом, любовные препятствия в моей истории не становятся вопросами морали.

Вдохновение для своих последних фильмов вы черпаете из Новой волны, и некоторые критики считают, что это больше похоже на воровство, чем на оммаж, что вы попросту крадете у классиков.
Не вижу проблемы в том, что меня считают вором, я это признаю. (смеется). Воруют все – и писатели, и режиссеры. С другой стороны, те, кто говорит, что я полностью копирую шедевры Новой волны, просто слепые. Я использую свои воспоминания, и вообще глупо было бы отрицать, что между сегодняшним кино и кино вчерашним есть непрерывная связь. По-моему, критики, полагающие, что я делаю ремейки картин Новой волны, все-таки идиоты, и меня их мнение не заботит.

Ваше увлечение Новой волной как-то связано с тем, что некоторое время вы писали в журнал Cahiers du cinema, откуда вышли все великие – от Годара до Ромера?
Можно сказать, что я карикатура нововолнового режиссера: и в Cahiers du cinema писал, и картины похожие снимаю – все это, конечно, ужасно сомнительно. Но на самом деле разница в том, что я не парижанин, я приехал в Париж в 25 лет, а до этого вел совершенно провинциальный образ жизни, да и фильмов этих особо не смотрел.
Еще одно различие с Годаром, Ромером и Трюффо в том, что они были неудовлетворенными, невостребованными писателями, а я опубликовал книгу еще до выхода моего дебютного фильма. К тому же мое кино снято от первого лица, крутится вокруг моей персоны, что было абсолютно невозможно в шестидесятые, когда зарождалась Новая волна.

В фильме Очаровашка вы буквально эксплуатируете молодость, любуетесь молодыми лицами.
Главной идеей фильма было показать, насколько молодежь изменилась по сравнению с моим поколением, насколько она стала красивее. В мое время больше обращали внимание не на красоту молодости, а на всевозможные неприятные физические изменения, связанные с этим возрастом.
А сейчас подростки стали эталоном красоты, на подиумах – подростки, в рекламе – подростки. Подростки стали объектом желания всего общества. И что интересно, сами тинейджеры это очень хорошо понимают, совмещая свой невероятный нарциссизм и бесконечное кокетство с полным отсутствием опыта в любви и сексе. Эта их хрупкость меня невероятно привлекает.

В этом ваше видение очень совпадает со взглядами режиссера Ларри Кларка.
Так и есть, только Ларри Кларк зациклен на сексе.

Я как раз хотел сказать, что Очаровашка больше о любви, чем о сексе, и в этом смысле ваши подростки выглядят ужасно несовременными. Если бы они не говорили по мобильным телефонам, можно было бы подумать, что на дворе в лучшем случае восьмидесятые.
Чтобы убрать всякие сексуальные подтексты, я избавился от всех взрослых, их в фильме попросту нет.

Да, только пожилая официантка.
Вот этот инстинкт сексуального хищника, на котором строятся картины Ларри Кларка, – в Очаровашке вы его не найдете. Я как-то обратил внимание, что сюжеты всех без исключения фильмов о подростках крутятся вокруг одного – потери девственности. Какое кино ни возьми – что Американский пирог, что Дикие тростники Андре Тешине. В Очаровашке я специально сделал так, что вопрос потери девственности уже не стоит и мои герои боятся не первых сексуальных отношений, а первой любви.

В конце фильма почти у всех героев разбитые сердца. Вы пессимист в вопросах любви?
Не думаю, что именно в этих вопросах… В Париже, Песни и Очаровашка – это трилогия о любви, юности и французской столице. Пока я снимал ее, президентом Франции стал Саркози – первый правитель в истории страны, который ненавидит культуру. Ненавидит кино, ненавидит литературу. И, само собой, я очень пессимистично смотрю на будущее своего государства. Именно поэтому концовка Очаровашки и финал всей трилогии получился таким меланхоличным, ностальгирующим по прошлым временам.

Вы за Саркози не голосовали?
Конечно, нет. Я голосовал за девочку, за Сеголен Руаяль. Я не уверен, что она читает много книг, но наверняка больше, чем Сарко. Мне кажется, в нашей стране сейчас происходит кое-что очень важное: со старой Францией покончено, и с артистической Францией в том числе. Деятелей искусства ждут очень тяжелые времена.

Перестанут давать деньги?
Весь мир знает, и, например, в Штатах любят подшучивать по поводу того, что французское кино существует только благодаря государственной поддержке. Сегодня всему этому настал конец. Я уверен, что через десять лет уже не будет ста французских фильмов, как в этом году. Дай бог, если наберется двадцать. Произойдет то же, что и в Италии, Германии и Великобритании. Это будет закат французской культуры.

Что-то не стыкуется. С чего вы решили, что через десять лет Саркози все еще будет президентом?
Его наверняка переизберут.

Думаете, французы любят Саркози?
Да, точно так же, как они любят Луи де Фюнеса.

Я тоже люблю Луи де Фюнеса.
И я люблю, но я бы не стал выбирать его в президенты.

Вы в своих фильмах продолжаете романтизировать Париж, хотя куда уже дальше. Все знают, что Париж – столица любви и так далее.
Столица секса, а никакой не любви. Если кто-то скажет вам, что это столица любви, плюньте ему в глаза.

В любом туристическом гиде это будет на первой странице написано. За что вы любите этот город?
Повторюсь, что я провинциал. Долгое время я был таким же, как и вы, туристом. Я до сих пор поражаюсь, когда я вижу из окна Оперу (показывает на Оперу Гарнье за окном) – вот откуда у меня романтическое видение Парижа. Сейчас я живу здесь уже десять лет, и, поверьте, в Париже очень трудно жить, все очень дорого, и вообще это престранный город.

Что же в нем странного?
Если говорить коротко, Париж превратился в город-музей – он еще вдохновляет художников, но вам будете гораздо веселее в Берлине или в Лондоне. И несмотря на то, что Париж всегда был Меккой для студентов, молодежь покидает город.

Хотя бы любимое место у вас здесь есть?
Наверное, Понт-Неф, Новый мост. Каждый раз, когда я возвращаюсь с каникул или от моих родителей в Бретани и проезжаю по нему на такси, всегда думаю: «Все-таки ты чего-то добился, ты живешь в Париже».

Я думал, что Понт-Неф – любимое место режиссера Лео Каракаса.
Имеете в виду его Любовников с Нового моста? Ха-ха-ха. Может быть. Когда я был студентом, считал этот фильм символом французского кино.

Какие у вас воспоминания о своих студенческих годах?
Я учился в лицее в крохотном городишке в Бретани, и единственное, что там можно было делать, – это пить пиво, а пили мы даже чаще, чем русские, и заниматься сексом, банально от скуки. Других занятий у нас не было.

Получается, что в маленьких городах больше выпивки и секса?
Да, я в этом уверен. Прекрасный итог нашего интервью.